Андрей Толубеев: Театр – это целый космос!..

27 марта – День театра.

7 апреля – день памяти народного артиста России Андрея Юрьевича Толубеева.

Один из ведущих актеров Большого драматического театра в Санкт-Петербурге (полное название: Государственный академический большой драматический театр им. Г.А.Товстоногова) – он был невероятно востребован и в театре, и в кино, и на телевидении, и в театральной академии и в Союзе театральных деятелей...

Он жил жадно, словно пытаясь уместить в одни сутки несколько жизней.

Вроде совсем недавно мой друг Николай Горшков, актер БДТ и ученик Андрея Юрьевича, организовывал нашу встречу.

Я поначалу несколько сомневался.

После премьеры?

После почти двух с половиной часов, проведенных на сцене на невероятном накале, общаться с журналистом?

Ну-ну… Посмотрим…

Но питерская интеллигенция – народ особый. Чем и отличается от гламурного бомонда московской попсы.

Встреча состоялась. Мы проговорили с Андреем Юрьевичем в его гримерке больше часа (вместо запланированных тридцати минут). И о политике, и об искусстве, и о литературе…

…Странная штука – психология человеческая. После ухода любого человека становятся безмерно ценны его слова, произнесенные когда-то; мысли, высказанные или записанные; замыслы, нашедшие свое воплощение или отражение…

Сегодня у нас есть возможность поделиться той беседой с Артистом с нашими читателями… Поделиться, максимально сохранив интонации собеседника, а не только его высказывания по тому или иному поводу.

В таком виде то, ставшее уже историей, интервью публикуется впервые…

***

«Кто кому шеф…»

Лет за двадцать до этой встречи, я впервые увидел Андрея Юрьевича в 115 аудитории корпуса «Ульянка» Ленинградского кораблестроительного института.

В те годы в питерских вузах были приняты шефские концерты и творческие встречи с артистами. Он пришел один.

И через несколько минут огромная аудитория, затаив дыхание, слушала его рассказ о театре, об актерской жизни, о стране…

Гласность еще была только на пороге, а мы вдруг услышали такие вещи, которые говорились шёпотом да с оглядкой, а тут… В аудитории… С кафедры… Много лет после этой встречи я помнил ее почти наизусть.

- Андрей Юрьевич, подобные формы работы – шефские творческие встречи, вечера, концерты проводятся ли теперь?

- Проводятся. Правда – реже. Мы дружим со строительным трестом (который, кстати, по счастью, восстанавливал Константиновский дворец), мы были у них с концертом. Дружим с Военно-медицинской академией, с институтом инженеров железнодорожного транспорта, с педагогическим институтом им. Герцена.

Есть такие встречи, продолжаются. Правда, иногда непросто понять кто кому шефы… Они, конечно, над нами шефы – ЛОМО (Ленинградское оптико-механическое объединение) – самый главный наш шеф, друг во всем этом мире, который сейчас так странно расположился, что мы задаем такие вопросы...

Мы были вместе в самые трудные времена, когда совершенно не было денег, они вдруг звонили и говорили: «Давайте концертик сделаем по цехам…» Мы делали. И таким образом как-то сводили концы с концами…

У ЛОМО у самого трудные времена. Были. А может быть отчасти и есть. Не знаю. Они этого не показывают. Но. Они всячески нас поддерживают, а мы – их. Ездим на концерты, устраиваем творческие вечера.

Они даже устроили благотворительный фонд в помощь БДТ и вообще – артистам ленинградских театров. И мы уже пару вечеров провели в поддержку артистов и служащих, работников БДТ. А последний вечер мы еще и для артистов филармонии это сделали. Потом будем делать для артистов других театров. Естественно, это все под эгидой Кирилла Юрьевича Лаврова.

Генеральный директор ЛОМО А.С.Кобицкий, генеральный директор БДТ К.Ю.Лавров – они всячески поощряют это. По мере своих возможностей. Есть это. В нашем театре. И, насколько я знаю в силу своей работы в Союзе театральных деятелей, это осталось и в театре Комиссаржевской, я уж не говорю о Малом драматическом, который сотрудничает с городом Кириши. И если бы не это сотрудничество, они бы не побывали в Европе, по большому счету.

И мы теперь уже ездили в Кириши на нефтеперегонный завод, возили спектакль, и собираемся вновь играть для них. И слава Тебе, Господи! Это в лучших традициях сохранилось.

«Чтобы меня за идиота не считали»

- Когда я шел сегодня на спектакль, я хотел задать вам вопрос: жив ли театр сегодня?

- Сейчас хотите задать этот вопрос?

- Сейчас уже в меньшей степени…

- …Слава Богу!

- …Я вижу, что БДТ – жив. А вот в принципе театр, как одна из граней национальной культуры сегодня в каком состоянии находится?

- Ну, во-первых, это не грань национальной культуры. Ну, не в той степени, да? Потому что театр пошел не из России. Согласитесь. Да. Он потом был привит, как в лучших вариантах Мичурина. И привит удачно. До того привили, что появилась система Станиславского, которая стала признанной в мире. И мы открещиваться от этого не можем. И у нас первые опыты появились и у Мейерхольда, Вахтангова и так далее… Но и Запад не отставал. И более того, он в чем-то, где-то пошел впереди. Это ни хорошо, ни плохо. Это – факт. Но это не умаляет достижений России, ее достоинства и так далее.

Но… У нас государство на театр…

Не то чтобы не обращает внимания… Обращает. Нам дают звания, то да сё… Единственно, что мне кажется, что наши властители не очень понимают до сих пор, что игра в театр – это на самом деле – моделирование будущего общества. Вот как в театре сыграют, такое и будет будущее поколение.

Если в театр придет молодежь, и если будут ответственны актеры, режиссеры и драматурги, они смогут привить чувство собственного достоинства, уважение к Родине, к чести, к гордости и ответственности. Что самое главное!

У нас чести и гордости до сих пор в России полно, до ушей! Да? А вот ответственности, к сожалению, не так много. И выполняем свой долг на своих местах (не исключая театр, да и себя) мы иногда не совсем с полной мерой любви к своей профессии. Потому что, если любишь профессию, то и делай все до конца. Так, как это надо. По эталону.

А что такое эталон? Эталон времени. Это чувство меры в предлагаемых обстоятельствах своего гражданского общества. Не надо его (наше гражданское общество, в котором мы живем) умалять, унижать и, может быть, не надо и превозносить чересчур. Вот чувство меры…

Мы должны быть зеркалом. Мы должны быть кафедрой.

- Зеркало – это пассивная позиция. А кафедра – это чуть выше. Почему «подмостки» называются в театре? Потому что актеры встают на них и становятся чуть выше зала.

И оттуда должны проповедовать добро, порядочность, честность, ответственность. Во всех произведениях русской драматургии и лучших западноевропейских классических произведениях это всегда было. Всегда добро побеждало зло.

За что мы любим американские боевики, вестерны? Потому что добро побеждает зло. Там всегда злодей на-ка-зан!

У нас, к сожалению, в нашей русской драматургии в последнее время появилась тенденция (надеюсь, что она уйдет) что не то, чтобы зло не наказано, оно безответственно и свободно. Таким и остается. Вот на подмостках этого быть не может!

Мы можем не победить, как в «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского, да? Спорный драматург, спорный спектакль, но это – история нашей Родины. И Всеволод Вишневский на то время отразил более-менее объективно. И тогда даже «погибая», мы все чувствовали (и я это знал, когда играл, а до меня отец мой играл), что зал вставал, аплодировал и плакал. Потому что зло было наказано. Какое зло – это вопрос другой. Вопрос политический. Но тогда мы считали, что зло – вот это…

Но при всем при этом, во все времена, при всех режимах сочувствовали, жалели казнимых белых офицеров в «Оптимистической трагедии». Сейчас мы так привыкли к казням… Я сегодня видел по телевизору, как почти отрубают голову американцы этому заложнику… Все привыкли к этому. Уже оторопь не берет. О! Тут убили, там расстреляли, там – голову отрезали, тут – еще что-нибудь…

Вот этой привычки у человека не должно быть.

И театр должен быть во главе в проповеди добра. И кино – не отставать.

- То есть получается, что театр, в определенном смысле, на передовой?

- Да-да. Мне кажется, это очень точное ощущение. Театр на передовой. А кинематограф сейчас не так сильно в почете. У государства. Но есть фильмы, которые несут ощущение… Чтобы хотелось жить. Это есть.

Кинематограф сейчас, мне кажется, как и театр, нащупывает тропу, которая даст ему возможность выйти на дорогу, людей очеловечивающую. Чтобы человек не зверем становился, а человеком в лучшем его проявлении.

Что касается театра, то он в большинстве своем, как мне кажется, не опустился, как кино. Но… Кино более подвижно. И это ему простительно. Но и оно выходит на эту тропу. Уже прошли «черные» пьесы в театре. «Черное» кино есть, но уже никому не интересно. А если не интересно – его не будут смотреть… А деньги? Деньги решают всё, а в кино еще больше, в десять раз больше…

А в театре, мне кажется, появится и драматургия…

Мы выживаем за счет классики, а они-то (кино – А.В.) за счет чернухи до сих пор выживают, а классика – она и есть классика. Но на классике долго не проедешь. Поэтому сегодняшняя пьеса, в которой я занят (пьеса П.Гладилина «Мотылек» – А.В.), это одна из тех пьес, которые возвращают нас к человеческой мысли. О том, что мы не просто игрушки в руках Бога, мы не игрушки в руках начальства, системы любой…

Эта ведь пьеса не об армии, это надо четко понимать. Это пьеса о любой жесткой системе.

- Будь у меня в театре, будь у вас на радио, будь в газете или на каком-нибудь производстве: любое начальство может сломать нас в любую минуту. Как захотят, так нас и будут видеть.

Но на самом деле, мы те, кто мы есть. И как это защитить с достоинством, как выйти из этого с достоинством, как научиться сочувствовать людям и понимать людей при любых обстоятельствах – этому, мне кажется, театр может помочь и научить, и направить, и облегчить чьи-то страдания. Да?..

У нас одна актриса (очень хорошая актриса, народная артистка) говорила после этого спектакля: «Я не думала об эмоциях, я думала о своем сыне, которому предстоит идти в армию». Хорошо это или плохо? Хорошо! Надо служить в армии? Надо! Но надо сделать всё, чтобы ни матери не боялись за сыновей, ни сыновья не боялись служить в армии. Или в любой другой системе корпоративной.

Армия – это корпорация. Как и театр. У нас, думаете, нет унижений – в театральной жизни? Есть! И в достаточном количестве. В процентном отношении – абсолютно везде одно и то же! Везде! Я думаю, что это среднестатистическое. Это касается всех.

Но и с той, и с другой стороны есть порядочные люди. И они должны решать эту проблему. И они должны ставить окончательную точку. Я считаю, что мой герой – полковник Кинчин Андрей Исаевич – порядочный человек. Если мы можем сами себе сказать, что мы не правы или что-то не понимаем…

Я стараюсь, кстати, и в жизни так жить. Когда я знаю, что я не прав, я приношу извинения. Это бывает не редко. Но я всегда об этом говорю и себе, и другим.

Чтобы они меня не считали за дурака. Мне иногда говорят: «Чего ты признаешься-то…». Я отвечаю: «Чтобы меня за идиота не считали». Я должен сказать, что я не прав. Тогда ко мне будут относиться более-менее с уважением. Ну, сглупил, ну, с кем не бывает. Это нормально, по-русски. Да просто, по-людски, как говорится. Вот в этой пьесе эта тема есть. Слава Богу, что я в ней занят.

«Я пишу для себя»

- В этой пьесе есть и другая тема. Тема литературного творчества. Сегодня много говорится и о кризисе культуры в целом, и о том, что этот кризис сильно бьет по языку, и мы это слышим не только на улице, но и на радио, телевидении, да и в кино… Тем не менее, вы занимаетесь литературным творчеством. Для кого вы пишете? Для какой аудитории?

- Я пишу для себя. И мне кажется… Мне кажется, что всякий нормальный человек пишущий – пишет для себя. Если он пишет для жены, или для близких друзей – это не литература. Если он пишет для народа – это тоже не литература. Очень много особенно в советском периоде было, когда писали для народа. Эт-то катастрофа! Это – конец литературе.

Я боюсь сформулировать, что надо писать для себя, я не тот человек и не тот литератор, не та величина, чтобы об этом говорить. Но мне кажется, что и Пушкин, и Толстой, и Достоевский – все они писали для себя.

Они выражали свое ощущение мира, его видение и так далее.

Другое дело, они были настолько талантливы, что их ощущения становились ощущениями народа, становились всемирным ощущением. Это была боль. Они были как рецепторы, они воспринимали то состояние эпохи, общества, семьи, отдельной личности, которые трогают нас до сих пор.

Если я не буду писать о своих болевых ощущениях – грош мне цена. Никому не интересно. Другое дело, что если я буду об этом писать не талантливо – то мои ощущения тоже никому не интересны. Нам не интересны ощущения обывателя. (В буквальном смысле слова). Нам хочется понять, а что же обобщенно-то происходит?

И тогда мы радуемся, когда мы узнаем в других – самих себя. Хотя бы осколками. Неважно. И вот поймать вот это… Это охота, по-своему. Она мне любопытна.

- Мне не любопытно мое пребывание в литературе. Я – никто. Я это хорошо знаю. Я – дилетант. У меня просто есть тяга к этому. Знаете, есть тяга к охоте, к рыбалке, еще к чему-то… А я по-своему охочусь за словом, мыслью и так далее.

Как вот вдруг я поймал, подслушал: сидел в метро, рядом со мной люди сидели. Человек среднего возраста и молодая девушка. Она ему говорит: «Да пойми ты, я тебя люблю по-другому!..» Я вдруг понял, что это болевое ощущение планеты! Не то что нашего времени, жизни и так далее…

Вот это и есть – Толстой, Достоевский и чего угодно. Что такое «я тебя люблю по-другому»? С точки зрения того, услышавшего: «Значит… Не любишь?». А как у нее-то язык повернулся сказать? Значит, тоже не любит… И какая-то трагедия сразу за этим стоит. Да? В одной только фразе: «Да пойми ты, я тебя люблю по-другому!..». А просто так любить?..

Вот!!! Тема для романа, для повести, для рассказа… Я за это обязательно ухвачусь. Вот в этом смысле я – охотник. Мне интересно это. Другое дело, что из этого может получиться бездарное произведение.

Но я постараюсь покороче. Чтобы бездарности было меньше…

Сытость и духовность

- Сегодня часто можно слышать о необходимости возрождения духовности. Как вы считаете, только искусство может своим привитием вкуса, моральных конструкций восстановить духовность? Либо нужно что-то еще?

- Вы задаете вопрос, на который знаете ответ. Как образованный человек. Да еще с бородой и с усами… Типичнейший русский интеллигент… Это рефлексия называется во все времена в России.

Да конечно не может! Человек не сытый и духовность может потерять очень быстро. Очень многие могут потерять. Нельзя ориентироваться на исключения. Нельзя ориентироваться только на старцев (в религии). Это идеал – духовность их.

Но какой ценой? Они ушли из мира. Мы, грешные, живем в миру, значит, мы должны сообразно с этим жить, но оставаться при этом порядочными людьми.

И если мы не сможем накормить свою семью…

Мы будем соглашаться делать некоторые компромиссы, чтобы ее накормить. Потому что один человек, вот один, я могу быть духовен, буду голодать, с голоду умру, но не пойду в рекламу сниматься или еще что-нибудь. Я – духовен. Ну, так и умер, никто тебя не знает…

Но если ты живешь в мире не обособленно, если ты выполняешь свой долг перед обществом – это всегда компромисс.

Потому что любое государство, любое общество – давит личность.

Согласитесь. Идеальных условий – нет. То же самое – в семье. Это ячейка общества. Слепок с государства. Очень часто. Не всегда. Потому что идеала достигнуть трудно. И мы должны идти путем компромисса. Без компромиссов нет жизни.

Поэтому, если нет материального благополучия, жизнь духовного человека может прекратиться намного раньше, чем обществу это надо. Я не говорю о Пушкине. Я не говорю о Христе. Как сегодня в пьесе. Смерть их оказалась толчком для очень многих нравственных переоценок в лучшую сторону и в мировом обществе, и в российском. Я говорю об обыденной жизни.

Мы не должны манкировать благоденствием и нормальной жизнью своих людей. Своих близких, я имею в виду. Нас приучили в советское время думать о дальних. Об эфиопах думали, о кубинцах думали, об ангольцах думали, о китайцах, о вьетнамцах… А собственных шахтеров расстреливали в Новочеркасске. Которые голодали, чтобы вьетнамцы запускали ракеты свои…

Это хренотень полная! Так нельзя жить!

И то же самое в семье и в обществе. Я могу ходить и говорить прекрасные речи, и меня будут на телевидении снимать, меня будут печатать в газете, а собственная моя семья будет бедствовать? Надо найти… Гармонии в этом быть не может. Надо найти такой выход, чтобы и общество не страдало, и уж, по крайней мере, не страдала своя семья.

- То есть возвращаемся к вопросу об ответственности…

- Да! Если мы будем думать о своем логове, как волки, волчицы – о своем, медведи – о своем, мышки – о своем, птицы – о своем… Птица – как защищает свое гнездо!..

Мы иногда теряем биологические инстинкты в угоду политическим инстинктам или еще каким-нибудь другим… Вот это уже не нормально. Это против Бога. Нельзя политику ставить выше Бога. И выше нравственности, выше человека. А она у нас часто бывает выше…

О национальной идее

- Один политик, первый Президент России, попросил искать национальную идею. На дворе уже очередной срок совсем другого Президента, а пока национальной идеей не пахнет. Как вы полагаете, она существует хотя бы где-то подспудно, или она настолько непрезентабельна, что про нее и говорить-то неловко?

- Знаете, большим государствам всегда тяжело живётся. Маленьким государствам, как ни странно, легче найти национальную идею. Национальная идея их очень проста (у всех маленьких государств, за исключением бывших колониальных): чтобы их народ жил хорошо и в достатке. У шведов, финнов, люксембуржцев, швейцарцев, итальянцев, французов, англичан, датчан...

Что там перечислять? Да! Они один раз в жизни поняли, что воевать не надо, давайте – чтоб жили хорошо.

На нашу долю выпала громадная страна, у которой сейчас проблемы неразрешимые. Мы не можем справиться с нашей территорией. Скоро некому охранять даже будет. Скоро некому будет выезжать на «скорой помощи», некому рубать уголёк, работать на заводах. Потому что никто не хочет этим заниматься по одной простой причине: у нас всегда была национальная идея не та, чтобы хорошо жил человек, а у нас была имперская идея, чтоб мы бОльшим владели. В условиях монархизма и капитализма это ещё как-то поддерживалось.

Но мы уничтожили капитализм, мы сломали тот строй, который мог поддерживать эту идею, как поддерживает Америка. Мы сломали монархию и уважение к Церкви, веру в Бога… То есть на это опереться не можем. На что мы можем опереться? На трудолюбие? Трудолюбие... Для этого столько расстреляли людей трудолюбивых: и крестьян, и рабочих, – что трудолюбием нам уже тоже не поднять нашу экономику.

Мне кажется, вот та идея…

Может быть, я её не ощущаю в полной мере, но то, что Путин разделил Россию на несколько округов – по сути, он разделил на княжества. И надо каждому княжеству дать громадные полномочия! Надо уменьшить структуры эти, чтобы они выжили. Напрасно, кстати, забросили идею Дальневосточной республики. Потому что если там не будет: вот мы живем на Дальнем востоке, и Москва не может до нас дотянуться, а мы до нее, потому там черт знает что происходит! Они не сами себе хозяева, а если они будут сами себе хозяева, они смогут противостоять Китаю, который спит и видит владеть нами до Урала. И таки это может быть! Это факт нашей жизни! Мы не можем освоить пространство!

И если снова разделить на княжества, которые всё равно бы подчинялись единому центру – это всё-таки монархия. А я – монархист. По своему ощущению. Тогда можно найти национальную идею.

Надо восстановить всё внутри этих территорий. Почему заговорили о муниципальной власти? Сверху всё разрушено.

Снизу надо начинать. Но как заставить людей быть хозяевами своего дворика, своего дома, своей лавки? Это искоренялось так успешно... Что теперь на это надо тратиться ещё долго и долго… Но мысль сама по себе, насколько я ее улавливаю, правильная. Начинать надо со двора, с дома, с города, с области, с края.

И не надо сейчас перекачивать деньги в Москву, она и так задыхается от денег. Они даже готовы спалить Манеж для того, чтобы свое дело сделать… Кто-то очень мощный хочет распоряжаться этой землей. Не надо давать им этой возможности.

Надо дать возможность простым людям, нормальным руководителям своих областей жить так, как надо. В этом смысле Путин очень мудро поступил, предоставив Кадырову власть. Именно Кадырову, который был против нас, но он человек, который мог вокруг себя объединить. А затем? Можно власть передать его сыну… Но это – монархия. Правильно? Значит, монархия себя как идея – не изжила! Потому что мы можем и обязаны идти за лидером.

Их не так много. Столько было расстреляно, генофонд России погублен! Гражданской войной, Первой империалистической... В Отечественную – лучший цвет нации выбит! Репрессиями – выбит! Как еще Россия держится?! И вот теперь этих людей, способных управлять, вести за собой, надо коллекционировать и поддерживать. Но это – элементы феодализма. Монархии. И так далее. Но этого не миновать!

- Мы все говорим: «Ох ты, едрёна вошь! Монголия перескочила из феодализма в социализм!» И что из этого? Как была Монголия, так и осталась Монголией. И никогда она Тайванем не будет. В ближайшие сто лет. Мы сейчас опущены так…

Перескакивать нельзя! Русские доказали своей кровью, своими жизнями, миллионами людей: революцией ничего не решить. Французы вовремя одумались. И они пошли опять эволюционно, и нам надо повторить эти ступени, воспитывая людей.

Да, на это уйдёт чуть больше времени, но это правильный путь, он – бескровный путь. И он – справедливый путь.

Надо растить собственника, того, которого мы уничтожили в деревне. Надо растить лавочника, к которому можно было прийти, расписаться и сказать: «Заплатим!». И они давали. В долг. В России так было. И во всём мире так есть. И это не мелкобуржуазная философия, про которую нам презрительно говорили: «Ой-ой! Это мелкобуржуазная философия!». Ни хрена.

Это эволюционный путь развития. Надо к нему вернуться.

Мы не можем сейчас полететь на Марс. Когда у нас водопровод не во всех домах есть в городе, не во всех есть свет. Я сегодня пять часов сидел без света в собственном доме...

Какой Марс?!!

Можно делать параллельно.

Правильно? Можно. Но надо хотя бы восстановить ЖКХ. Вот с чего надо начинать…

И я доверяю Путину не потому что что-то там… А потому что я чувствую в нем монарха. Вот и всё.

«Пушкин – не редиска!»

- Мы сегодня уже несколько раз упоминали Пушкина. Помнится, двухсотлетие со дня рождения Пушкина праздновалось с такой всероссийской помпой… Но вот новая дата… А серьезных приготовлений не заметно. Это что – актуальность Пушкина ушла?

- Нет-нет. Это суета власти ушла. Не надо этого пугаться. Пушкин и без власти – Пушкин. И без участия народа Пушкин – он Пушкин. «Вознесся я главою…»

О! Да? Он все равно будет всегда Пушкиным. К нему будут возвращаться. Да, иногда будет его меньше. Иногда – чуть больше, как было в дни юбилеев. И будет. Но он есть.

Есть Кронштадтский футшток. Да? Есть мерило.

Есть Пулковский меридиан.

Есть Гринвич.

Есть Пушкин для России в литературе. В поэзии – особенно. И всё. Не надо даже об этом думать! Он настолько…

Он даже не велик. Это мировая отметина. Это Божья печать.

И всё. Есть ряд таких людей, о которых заботиться не надо.

Они будут жить. И выживут. А то, что о них сейчас не помнят… Ну, вот когда вспомнят – еще будет ценней. Его нельзя насаждать просто так. Как редиску у нас в огородах, чтобы жить, чтобы было пропитание. Это не пропитание. Это воздух. Он никуда не денется…

- Вы служите в театре, снимаетесь в кино, занимаетесь литературным творчеством. Вы - председатель экзаменационной комиссии в театральном институте… Где вы берете время на все это? И хватает ли вам времени знакомиться с работами своих коллег?

- Времени у меня ни на что не хватает. Но с работами коллег, когда есть возможность… Вот сейчас сессия идет в институте. Я три-четыре курса должен отсмотреть и на каждом – три-четыре спектакля... Это много при моей занятости…

Но это не значит, что я не бываю в других театрах. Этот год был тяжелый, серьезный, меньше посмотрел премьер, но все-таки, кое-что видел. Но самое главное, вижу молодых. А это решает все. Причем спектакли теперь курсы готовят при театрах. Например, «Старший сын» в репертуаре театра Ленсовета. Да, я его принимаю как экзамен, но это уже спектакль театра. Ни много ни мало. Или «Владимирская площадь». Тоже. То есть в театре Ленсовета побывал. Там играет два-три студента, у которых я должен принять экзамен, но в основном-то играют актеры этих театров.

Я не видел последних спектаклей Льва Додина – это правда. Так совпадает, что как премьера у него – у меня спектакль в этот день. У меня у самого – пятнадцать спектаклей в месяц, если не двадцать… Но я наверстаю. У меня был период, когда я сразу посмотрел пять или шесть спектаклей Додина. Бац! – за несколько лет. Сразу все понял, какие-то вещи.

Нравится это кому-то или не нравится, но сейчас – Малый драматический – наверное, лучший театр в Петербурге. Это я говорю сознательно, не обижая наш собственный театр. Ну что ж, у них сейчас интересный режиссер есть. У нас тоже изменения грядут. С осени, видимо, возглавит наш театр Темур Чхеидзе. Он будет жить в Петербурге. И надеюсь, что его постоянное здесь присутствие в какой-то мере изменит и ситуацию в нашем Большом драматическом театре, которую я не считаю безнадежной, потому что мы все-таки поддерживаем марку.

Может кому-то и не нравится пьеса «Копенгаген» как философская пьеса, как пьеса о науке, но это же сам по себе не легкий жанр с использованием запрещенных приемов. Это философская пьеса. Мы на нее затрачиваемся, и зритель, который приходит – тоже затрачивается. Зритель не бежит из зала. Туда приходят те, кто хочет это смотреть. Это достойно в высшей степени.

Хотя, такие спектакли – это теперь роскошь. Они не выгодны с точки зрения экономики. Но то, что Большой драматический позволяет себе ставить такие эксперименты как с «Мотыльком»… «Мотылек» ведь тоже в известной степени философская пьеса и не всем будет понятна. Более того, половина членов худсовета не поняли этой пьесы. И не признали ее, и не приняли ее… В Большом драматическом театре. Заслуженные люди. Хорошие актеры… Ну, что делать? Не хочу сейчас судить, обсуждать это… Но это – правда. Но, тем не менее, мне кажется – эта пьеса достойная из современных. Может быть, самая достойная.

«Всё или ничего!»

- И все-таки, как вы стали актером? Насколько мне известно, изначально у вас такой задумки не было…

- Не было, да. Но видно я был запрограммирован… Я в это верю. В Судьбу верю. Судьба была такова, что рано или поздно я стал бы актером. Другое дело, что я настолько увлекающийся человек, что в свое время увлекся космосом, полетами в космос. И сделал всё для того, чтобы полететь туда. Всё. Моя душа перед Богом в этом смысле чиста. Но, естественно, в те времена были очень строгие правила вхождения в эту профессию, особенно по части медицины. По которой я, кстати, закончил факультет – космической и авиационной медицины. Так вот, когда мне две сотых в зрении не хватило, нельзя было об этом и мечтать. Не то что теперь – хоть слепой летай. Деньги заплатил – и полетел. Я условно, конечно, говорю, не все так просто…

Но я по своей природе, временами, был во всяком случае, максималистом. Всё или ничего. И когда задумался, чем я еще могу заниматься, все-таки остановил свой выбор на полетах. На полетах во сне и наяву. Потому что театр – это по своему космический корабль, машина времени, это целый космос. Это такая свобода и такая ответственность, когда выходишь на сцену и видишь черную дыру… Это почти космическая дыра, и ты должен убедить людей в том, что не зря вышел на сцену.

Это требует воли, это требует умения, и того, что не взвешивается вообще ни на каких весах. Но это уже не от меня зависит… А что от меня зависит, я делаю всё возможное. Как и делал там. Я занимался наукой, у меня были публикации, но… Если не лететь, то тогда и не надо. Тогда лучше на Земле займусь тем, что мне даст возможность ощутить этот полет. Вот сейчас я это в полной мере ощущаю.

- То есть ваш персонаж из «Мотылька» в чем-то на вас похож?

- Наверное, да. Да-да. Совершенно верно. Я об этом не думал. Но вот вы сейчас сказали… Думаю, что да. Он мне симпатичен, во всяком случае…

* * *

На прощанье Андрей Юрьевич оставил для озерчан автограф и пожелание: «Нам всем на нашей Родине достатка, здоровья и счастья! С уважением, А.Толубеев».

Тогда я еще не знал, что это последняя возможность взять автограф Мастера…

Его отпевали в той же церкви, в которой когда-то отпевали Пушкина.

На Конюшенной.

P.S. Народный артист России Андрей Толубеев часто играл офицеров. Ему к лицу была военная форма. Может быть поэтому во время нашего интервью меня не покидало ощущение, что я говорю с русским генералом. С генералом из БДТ…

Памяти А.Ю. Толубеева

Время сжалось до размеров пули

В нарезном стволе десятилетий.

И свистят апрели сквозь июли

Фейерверком взорванных соцветий.

Выстрел.

Мимо.

Лишь слегка забрызган

Чьей-то жизнью, кончившейся датой…

Повезло во времена раздрызга

Быть не генералом, а солдатом…

Александр Волынцев

Фото с сайта www.andrei-tolubeyev.narod.ru

Если вы стали очевидцем какого-либо события, присылайте сообщения, фото и видео на почту редакции panorama@ozersk74.ru, либо через форму добавления новостей, а также в нашу группу «ВКонтакте». Телефон редакции 5-94-14.