|
Музрукова Лидия Петровна
«Во время войны мы всей семьей оказались в Свердловске. Сначала, еще весной 1941 года, туда уехал отец. Он работал под Москвой в городе Подлипки (теперь это Калининград Московской области). Отец изобрел какое-то приспособление к зениткам и отправился внедрять его на Уралмаш. Там ему пришлось задержаться на несколько месяцев, а тут началась война. Мы вместе с заводом имени Калинина выехали к отцу в Свердловск.
Дорога была страшной. Бомбили. Несколько раз приходилось буквально выпрыгивать из вагонов. Во время одной из таких бомбежек погибла мама моей подруги. Это была первая смерть, подступившая так близко. Я еще не знала, что на войне суждено погибнуть и моему восемнадцатилетнему брату.
В свердловской школе я познакомилась со своим будущим мужем. Мы учились в одном классе и жили в одном доме, дружили с шестого класса. Я была маменькина дочка, москвичка, домашняя девочка с косичками и выделялась на фоне того коллектива, в который пришла учиться. Тогда-то Володя Музруков меня и заприметил. А поженились мы, когда нам исполнилось по девятнадцать лет.
Мой свекор, Борис Глебович Музруков, должен был перебраться сюда, на строительство комбината. Назначение произошло очень странным образом. Борис Глебович уехал из Свердловска в Москву и... пропал. В то время такое исчезновение могло означать все, что угодно, в том числе и самое страшное. Мы находились в полном неведении и тревоге до той минуты, пока „Голос Америки“ не довел до сведения рабочих Уралмаша (именно так и было сказано), что их директор назначен директорам атомного завода близ Кыштыма. Потом уже мы узнали, что Сталин остановил свой выбор на кандидатуре Музрукова, хотя возможных претендентов было около тридцати. Так Борис Глебович оказался в будущей „сороковке“.
Мы с мужем уже учились в Москве: Володя в МИФИ, а я в технологическом институте. Помню, как в 1949 году мы поехали на каникулы к Володиным родителям. Нашей дочери Наташе было 9 месяцев, и мы не догадались взять с собой ее метрику. Без этого документа нас никак не хотели пускать. Это одно из моих первых, довольно сильных и пугающих впечатлений о городе, который тогда не имел названия. Мне и в голову не приходило, что именно здесь пройдет вся моя жизнь.
Когда мы учились в Москве, мы были вхожи в дом Курчатова. Сам Игорь Васильевич бывал дома нечасто, нас принимала и с радостью опекала его супруга Марина Дмитриевна. Это была удивительная женщина. Настоящая дама. В ней было столько достоинства! Марина Дмитриевна строго следила за собой, соблюдала диету, но при этом прекрасно готовила, мастерски пекла пироги, несмотря на то, что в семье постоянно жила домработница Маруся, которая называла хозяйку мамочкой.
Детей у Курчатовых не было, поэтому Марина Дмитриевна очень радовалась, когда мы приходили с маленькой Наташей. Видимо, эта величественная женщина испытывала потребность о ком-то заботиться. В ее доме, сколько помню, жили две собачки и два попугайчика. Никогда не забуду свой первый визит сюда. Двухэтажный коттедж, в котором жили Курчатовы, располагался непосредственно на территории ЛИПАНа – института, впоследствии названного в честь И. В. Курчатова. Попасть туда можно было только по предъявлении документов на специальном контрольно-пропускном пункте. Когда мы с мужем подходили к институту – а дело было вечером – неожиданно вспыхнул яркий, направленный на нас свет. Не сразу я привыкла к этой обязательной процедуре „ослепления“ и следовавшему за ней вопросу: „Стой, кто идет?!“ Прожектора и часовые постоянно заставали меня врасплох. Зато, преодолев это препятствие, мы оказывались в удивительной атмосфере удивительного дома. Он был обставлен с большим вкусом и, по тем временам, довольно дорого. Но не в этом была его прелесть, а в том настроении, которое привносил Игорь Васильевич Курчатов. С ним мы познакомились в один из наших приходов к Марине Дмитриевне. Наша мирная, спокойная беседа была прервана. Кутерьма, оживление, веселые голоса. Это вернулся из командировки Игорь Васильевич – и сразу, вместе с друзьями, домой. С первой же встречи этот человек буквально очаровал меня. Общительный, остроумный, лишенный какой бы то ни было заносчивости, интеллигентный, безупречно вежливый по отношению к женщинам. „Ну-ка, покажитесь, какая невестка у Музрукова?“ – это были его первые слова, сказанные в мой адрес, и в каждом слове сквозила доброжелательность. В честь знакомства Игорь Васильевич достал бутылку коньяка. Маленькая такая старинная бутылочка, вся в паутине. Я тогда первый раз в жизни пила коньяк. Потом мы часто виделись здесь, в городе, в доме у моего свекра Бориса Глебовича Музрукова. Игорь Васильевич был великим выдумщиком. Помню, пришла от него посылка на имя Бориса Глебовича с предписанием вскрыть ее немедленно. Думали, что-то очень важное, вскрыли – а там ярко-рыжий парик и записка, в которой Курчатов просит водрузить этот парик „на лысую голову А. П. Александрова“. Александров нисколько на эту шутку не обиделся, более того, на следующий день он пришел в парике на ученый совет! Оказывается, это была своеобразная месть Курчатова Анатолию Петровичу за то, что тот первым разыграл Игоря Васильевича. Сталин подарил Курчатову роскошный автомобиль. Было изготовлено всего два таких образца ручной сборки: один – для персидского шаха, другой – для Курчатова. Игорь Васильевич очень гордился своей машиной. Как-то Александров опоздал на совещание, а в ответ на вопрос о причине задержки сказал: „Там у подъезда стоит не автомобиль, а прямо какая-то „священная корова“. Мой шофер не рассчитал, и мы в нее врезались“. Побледневший Курчатов бросился к своей машине и обнаружил ее в целости и сохранности. Александров просто пошутил, за что потом и был удостоен рыжего парика.
В 1951 году от рака умерла мать моего мужа, первая жена Бориса Глебовича Анна Александровна. Ей тогда было всего 45 лет, а ее младшим детям не было и десяти: Коле – девять, Лене – семь. Мне пришлось оставить учебу в Москве и вместе со своей дочкой Наташей поселиться у свекра, взяв на себя заботу об осиротевшей семье и большом доме. С легкой руки Игоря Васильевича меня стали называть „маленькой хозяйкой большого дома“. Брат и сестра мужа величали меня „мамой Лидой“. Так же начала обращаться ко мне и моя дочка. А родного отца она долгое время, следуя примеру Лены и Коли, звала просто Володей. Не знаю, как я управлялась... Мне было всего 23 года, когда не стало Анны Александровны. Попробовав выполнить обязанности гостеприимной хозяйки, я поняла, как велика была роль этой умной, очень ответственной женщины в жизни Бориса Глебовича. Люди, которые пишут о Музрукове, недооценивают значение Анны Александровны, хотя, по моему мнению, только благодаря ей он стал тем, кем стал. Родители (отец Анны Александровны был высокопоставленным работником) категорически возражали против ее замужества, ведь Борис Глебович практически воспитывался в детском доме и не считался „хорошей партией“. Однако Анна Александровна пошла против отцовской воли. Более того, она вынуждена была оставить мединститут, в котором училась, чтобы больше времени и сил уделять мужу, сыну.
В 1939 году, как раз тогда, когда Сталин собирался отправить Музрукова в Свердловск на Уралмаш, Анна Александровна тяжело заболела после неудачных родов. Она была при смерти. Борис Глебович сообщил Сталину, что не может выехать на Урал из-за серьезной болезни жены. Тогда Сталин сказал: „Отправляйтесь – и ни о чем не думайте. Ваша жена будет жить“. Анну Александровну тут же перевели в специализированную клинику и выходили. Может быть, из-за этого случая Борис Глебович всегда относился к Сталину с большим уважением, с благодарностью. Анна Александровна была исключительной хозяйкой, гостеприимной и хлебосольной. Именно у нее я училась кулинарному искусству. В этом деле у меня были потрясающие наставники – моя свекровь и Марина Дмитриевна, жена И. В. Курчатова.
Для Анны Александровны слово мужа было законом. Она старалась, чтобы он не волновался ни о чем, кроме вверенного ему производства. Но и Борис Глебович прислушивался к мнению жены. Ей приходилось обращаться к нему не только и не столько с личными просьбами и семейными делами. Анна Александровна была первым председателем женсовета. К ней шли женщины со своими бедами. Вот она и хлопотала о выделении им жилья, об устройстве детей в ясли.
Борис Глебович очень тяжело перенес смерть Анны Александровны. Но он не имел права расслабляться: на нем был завод. А мне пришлось взять на себя домашние заботы. Работал Борис Глебович очень много. Уходил рано, приезжал на обед, потом снова работал, часов в 7–8 вечера забегал на ужин, после которого опять отправлялся на рабочее место и возвращался не раньше 24 часов. Иногда он звонил мне, просил, чтобы я принесла ему прямо в кабинет горячую грелку. Борис Глебович прятал ее под китель и продолжал работать. Каким бы сильным ни было его недомогание, как бы занят он ни был, Борис Глебович всегда вставал из-за стола, если в кабинет входила женщина. Эту благородную манеру уважительного отношения к женщине нынешние начальники, к сожалению, утратили.
По воскресеньям с утра Борис Глебович тоже работал. А на обед он с коллегами обычно приезжал домой. Помню мой дебют в роли хозяйки. Борис Глебович сказал, что к ужину пожалует Курчатов, и попросил приготовить пирог с осетриной. Все знали, что это любимое блюдо Игоря Васильевича, а я раньше никогда его не готовила. Открыла книгу по кулинарии 1870 года издания. Нашла рецепт пирога с осетриной, но не один, а целых сорок! Так и было написано: „Пирог с осетриной одним манером“, „Пирог с осетриной вторым манером...“ Я растерялась. Бегу к Борису Глебовичу: какой манер выбрать? А он тоже никогда не вдавался в такие тонкости. „Ну, – говорит, – испеки пирог с крупой саго“. Я тесто замесила, стала варить саго. Не уследила: крупа разварилась, превратилась в клейстер. А тут уже и Курчатов пришел. Я плачу на кухне из-за того, что ничего у меня не получается. Игорь Васильевич заглянул, увидел, что я расстроена, догадался, из-за чего. Встал вместе со мной к плите. „Давай-ка, – говорит, – мы с тобой все „манеры“ в одном пироге используем“. Так мы и сделали. Чего только в том пироге не было! Помимо всяких круп мы еще и „сюрпризы“ в него попрятали: положили маленький уголек, шарик соли, целую горстку перца – кому какой „подарочек“ достанется. Гости ели и смеялись. С тех пор пирог с „сюрпризами“ мы называли Курчатовским. Так и спрашивали: „Как будем печь: обыкновенно или по-курчатовски?“. Я очень счастлива, что судьба свела меня с этими людьми. Они умели работать, умели и отдыхать. Они были и остаются для меня примером, идеалом руководителей, ученых.
Вскоре Борис Глебович переехал в Москву. Коттедж, в котором жила его большая семья, пострадал от пожара. Его отремонтировали, и одну половину заняли мы с мужем и детьми. Здесь я живу и поныне. Недавно вот снова подновила исторические стены, сшила новые занавески, покрывала, подушечки. С Борисом Глебовичем мы поддерживали отношения на протяжении всей его жизни. Помню нашу последнюю встречу в Арзамасе. Он был уже совсем больным и беспомощным. Я так и не смогла ему сказать, что не стало его сына, моего мужа Володи. Борис Глебович не смог принять перемены, происходящие в стране. Я имею в виду не перестройку, а более ранний, брежневский период. Свекор вспоминал, как однажды он вместе с коллегами три дня просидел в приемной генсека, для того чтобы решить жизненно важный для предприятия вопрос. Несмотря на то, что время встречи было назначено заранее, Леонид Ильич не смог принять Музрукова ни в этот день, ни на следующий. Но и не отпускал. Вот и ждал Борис Глебович с утра до вечера три дня подряд. Наконец был принят – и что же услышал в ответ на свою просьбу? „Разве это проблема? Нам сливочное масло девать некуда – вот это проблема!“ Вся страна получала масло по талонам, а Леонид Ильич ломал голову над тем, куда его деть! Музруковский вопрос так и не был решен. Такой стиль руководства страной Борису Глебовичу претил. Боль за то дело, которому были отданы все силы, омрачала последние годы жизни этого мудрого человека.
А моя жизнь текла своим чередом. В 1952 году я начала работать во Дворце культуры „Маяк“ – вела курсы кройки и шитья, а в 1956 году пришла в школу № 23 и не расстаюсь с ней уже более 40 лет. Люблю девочек, люблю учить их шитью, раскрывать им секреты кулинарии. Кабинет, в котором мы вместе готовим, мои ученицы так и называют – „Кафе „У Лидии“. Мне и дочь, и сын давно твердят: уходи из школы, отдыхай, наработалась за свою жизнь. Я и сама уже не раз собиралась с духом, чтобы сделать этот решительный шаг. Но не могу. Огромная часть моей жизни прошла в школе. Здесь я провожу больше времени, чем дома. Не могу пока оставить все это... А дети у меня замечательные. Дочь – преподаватель иностранного языка. Она унаследовала не только мои педагогические наклонности, но и мою страсть к кулинарии, к украшению быта. Сын окончил морское училище, 9 лет служил на подводной лодке, сейчас работает на заводе 45. У меня есть уже не только внуки, но и правнуки. За свою долгую жизнь я поняла: счастье – когда у тебя хорошие дети и хорошие друзья. Мы много лет дружны с Зинаидой Петровной Гущиной. Она прекрасный, добрый человек. Меня всегда окружали именно такие люди. И в этом мое счастье».
С днем рождения, Лидия Петровна!
|
